волю: «Воины, знаю, вам это по плечу.
Бог оставил меня,
оставил меня за старшую,
вам придется сделать, как я хочу».
С глухим замочком дверца.
За дверцей – неподвижный человек.
Бутылочка вина.
В ночь откровений сердца
Прокрасться – и остаться на ночлег.
— И вот говорит он тебе: «Клянусь, я не специально!», смотрит на тебя своими синими, полными шока и слез глазами, и ты понимаешь, что всё готов отдать, вот только чтобы не сажать этого человека, потому что это для него большая потеря, для него это серьезно. Потом заглядываешь в его личное дело, а оно чистое, как дневник у отличника – вот ни одного нарушения, а тут – на тебе! — на целый год посадить нужно этого отличника…
— И что ты делаешь?
— А что тут поделать? Понимаю по-человечески, что сейчас с моей легкой руки для него все закончится, но ничем не могу помочь. Ведь как такое называется? Закон, да. Закон у нас «один для всех». Налить тебе ещё?
— Я не пью много, спасибо.
— Тогда буду пить я, не против? Тяжело вот так, всё в открытую, постоянно под пристальным вниманием окружающих. Ответственность давит, конечно. Но ты делаешь вид, что все хорошо, что так и должно быть. А знаешь, друг мой, как иногда хочется разорвать всё и уйти на покой?! Но это как воронка, в которой ты крутишься по замкнутому кругу, тебя всё сильнее засасывает внутрь. И выплыть не можешь себе позволить: от закона нельзя отступаться ни в коем случае, но и засосать себя тоже не даешь, всё-таки нужно быть ближе к людям, не превращаться в робота. И барахтаешься вот в этой воронке, но силы-то не бесконечные. Понимаешь меня?
— Понимаю.
— Это как катастрофы, только по-человечески. Просчитываешь всё до мелочей, но никогда не знаешь, какая ситуация тебя ожидает, всё предугадать невозможно. Урегулировать всё равно не получится. Страшно так бывает, когда мораль твоя собственная вразрез с законом идет. У всех такое случается, просто потом привыкаешь. И циничность, и черствость появляется, когда каждый день чье-то эсвэшное будущее решаешь. Но напускное это всё, на самом деле всё через сердце. Каждая жалоба ножом режет. Думаешь, долго так продержаться можно?
— Я не знаю.
— Вот и я не знаю. Но благодарности тоже есть, просто их меньше заметно. Да и не принято благодарить, работа же, как-никак. А преступников своих родных, которых наказываешь, пониково знаешь. Каждый – как отдельная фотография в семейном альбоме. Бывают все черно-белое: недовольства, жалобы, жалобы, недовольства, оскорбления, жестокости, и тут переворачиваешь страницу, а там улыбка на цветной фотографии. И все, полегчало, сошёлся бОланс. Уже по-цветному на мир смотришь. И даже не расстраиваешься, если это только через розовые очки. А ещё, знаешь, так достает эта лесть, эти постоянные выслуживания перед тобой: ты ведь инквизитор, наказать можешь. Это такие, которые во власть верят и вседозволенность. Они как будто не понимают, что у меня руки связаны в десять раз туже, чем у них. И заливают тебе глаза и уши сладенькой чепухой, а ты поначалу упиваешься, конечно, ведь видишь это все благоговение. А потом уже вот здесь это всё сидит, вот здесь, у самого горла. Но я вижу, ты устал. Спокойной ночи.
— Спокойной.
Два друга завтракают в келье.
На завтрак – корки сбывшихся надежд,
Две правды, боль, да зелье от похмелья…
— Так вот, об ответственности. Если ты – инквизитор, значит, к тебе гораздо больше требований. Ты ведь сам возложил на себя это бремя, правда? Никто не тянул и не заставлял, и даже, если вдуматься, стимула нет как такового. Я часто думал, что вас, осишников, заставляет так самоотверженно работать. Что больше всего? Деньги? Ну дукаты – это смешная компенсация за потраченные нервы, согласен. Кстати, сколько ты получаешь?
— Немного. Мало.
— Ну да, мало. Об этом я и говорю. Не деньги значит. Неужели скука? Неужели настолько нечего делать, что играете в виртуальную бюрократию? Тоже сомнительно. Хотя, если учесть, что здесь вопрос виртуальной зависимости, то есть нужно что-то делать в виртуале, то, вероятно, такой вариант имеет право на жизнь. Но маловато для стимула, да?
— Да. Маловато.
— Ну да, маловато. Я думаю, что ближе всего к правде стимул под названием «власть». Всё-таки приятно чувствовать себя карателем, вершителем, иметь доступы. Я ведь прав?
— Нет. Мы вчера говорили об этом. Чувствовать себя вершителем гораздо чаще неприятно и больно, чем наоборот. Это сначала кажется, что всё несложно.
— Тогда в чём же стимул? Если так тяжело, если всё так давит, почему просто не взять и не уйти?
— Уйду.
— А куда ты такой пойдешь? Ты уже другой, всё. Структура твоя сидит в тебе плотно, обвивает корнями, баюкает матерью. Восприятие твоё уже больное, не такое, как у нас, у всех. Да ты и сам это чувствуешь, поэтому не обижаешься. Для тебя СВ уже стоит не на желаниях «хочу-не хочу», а на правилах «можно-нельзя». И ты никак не отделаешься от этого душевного клейма. Оно у тебя на сердце. На сердце, вот здесь прямо, даже слышно из-под ребёр. Так куда же ты пойдешь с таким своим сердцем? Оно ведь у тебя не вечное. Или ты думаешь, для тебя не придет время покидать ОСИ?
— Время уходить наступает для всех. Просто я уйду в реал, у меня уже нет другого пути. И статус мой, и та роль, которую я здесь отыгрываю, не позволят сказать «Пока» своим близким. Те, кто уходят навсегда, уходят тихо. Как бы я ни хотел устроить похороны своего персонажа, я вынужден свои эмоции подать непублично. А лучше – вообще не подавать. Потому что это будет недостойным поведением. Уходить придется, не теряя себя и не подставляя тех, кто был рядом. Такова мораль, такова честь, таков закон. И это моё самовоспитание, мой стимул, мой крест, моё бремя, моё душевное клеймо.
— Я сейчас могу тебе верить?
— Я не могу тебя заставить, но ты друг мой, и сегодня я был с тобой предельно откровенным. Это – всё то, что у меня на сердце. Спасибо, что выслушал и попытался понять. Прости меня, но я не могу себе позволить так долго вести душевные беседы. Я вообще не могу позволить вести себе душевные беседы. Я знаю, что фраза “Надеюсь, это останется между нами” будет для тебя лишней и оскорбительной. Поэтому, друг мой, разреши откланяться без лишних эмоций. Удачи.
Пройти по замкнутого круга краю.
Отдать себя. Быть сильным. А потом
Уйти в забвенье. Тихо. Не прощаясь.